Их было двое. Мои глаза успели привыкнуть к темноте, и я увидел первого гостя, бесшумно вскарабкавшегося на борт прямо подо мной. Он привязал канат и подождал своего коллегу, после чего они вместе направились в сторону носа.

Первый из них издал дикий крик, когда дверь, как мы убедились позднее, ударила ему прямо в лицо. Мне повезло меньше, чем адмиралу. Второй среагировал быстрее кошки и был застигнут моей монтировкой, уже падая ничком на палубу. Удар пришелся по плечу или по спине — не знаю; как бы там ни было, я сразу упал на него. В руке он держал пистолет или нож, тоже не знаю, но если бы я потратил хоть мгновение, чтобы проверить, что же это было, меня уже не было бы на свете. Я нанес удар левой рукой, и мой противник перестал двигаться.

Я прошел мимо тела первого гостя, который продолжал стонать от боли, лежа на палубе, миновал дядюшку Артура, вошел в салон и, задернув шторы, включил свет. Потом почти волоком я затащил стонавшего типа в салон и бросил его на ковер. Этого человека я не узнал. Правда, его собственная мать или жена тоже не узнали бы его. Дядюшка Артур любил солидную работу и приготовил для хирурга-косметолога трудную задачку.

— Пожалуйста, направьте на него свое, оружие, сэр,— сказал я адмиралу, который с легким ошеломлением оглядывал дело своих рук, причем лицо его казалось бледнее обычного.— Если он только двинется, убейте его.

— Но... вы посмотрите на его лицо... Нельзя ведь...

— Лучше посмотрите на это,— ответил я, поднимая оружие, которое этот тип уронил на ковер. Американская полиция называла это «танкеткой» — двустволка с отпиленным на две трети стволом и на столько же — прикладом.— Если бы он выстрелил, у вас, сэр, вообще не было бы лица и даже головы. Вы полагаете, сэр, что сейчас уместно будет сыграть роль Флоренс Найтингель, героической сестры милосердия времен войны, при раненном герое?

Это был совсем не тот тон, которым можно было пользоваться в беседе с дядюшкой Артуром, и я не сомневался, что мое персональное дело снова обогатится несколькими страничками по возвращении в Лондон, если, конечно, мы вообще вернемся. Но в данный момент я ничего не мог поделать с собой. Я прошел мимо дядюшки и вышел па палубу.

В рубке я прихватил электрический фонарик и, прикрыв его рукой, чтобы свет не был виден издали, направил луч вниз, на лодку наших гостей. Она была, конечно же, надувной, с навесным мотором. Выполнив работу, они собирались уйти отсюда, не слишком утруждая себя. Я перетащил лодку на правый борт, чтобы ее не было видно из Торбэя, а затем привязал канат к мотору и вытащил ее на палубу. С помощью фонарика я внимательно осмотрел ее. Лодка была начисто лишена каких-либо знаков, ровным счетом ничего, благодаря чему можно было бы определить, какому судну она принадлежит. Я разрезал ее и выбросил за борт.

Вернувшись в рубку, я отрезал метров семь электрического провода в изоляции, вышел на палубу и привязал мотор к ногам убитого, обыскав предварительно его карманы. Они были пусты, впрочем, я подозревал это заранее. Все-таки я имел дело с профессионалами. Я глянул на его лицо. Нет, этого человека мне не приходилось видеть. Я вынул из его все еще сжатой руки пистолет и, высвободив две перекладины из перил, осторожно спустил за борт мотор, а вместе с ним и тело. Черные воды Торбэйской гавани приняли и мотор, и человека без единого звука. Я вернулся в салон и плотно закрыл за собой дверь.

Дядюшка Артур и его пленник успели сменить свои позиции. Опершись о стену, незнакомец вытирал полотенцем окровавленное лицо и при этом жалобно стонал. Должен признаться, что, если бы у меня был сломан нос и размозжены челюсти, я бы тоже жалобно стонал. Дядюшка Артур сидел в кресле, держа в одной руке пистолет, а в другой стакан виски. Он присматривался к делу своих рук со смесью удовлетворения п брезгливости. Он глянул на меня и сказал, указывая подбородком на пленника;

— Он испачкал нам ковер! Что мы с ним будем делать?

— Сдадим его в полицию.

— В полицию? Я предполагал, что у вас есть некоторое предубеждение против полиции.

— Предубеждение — это не то слово, но ведь время от времени следует пересматривать свои позиции,

— А его приятель тоже туда отправится?

— Кто, сэр?

— Ну, сообщник этого...

— А, нет. Я бросил его за борт.

Дядюшка Артур отнюдь не улучшил вид нашего ковра, пролив на него виски.

— Что вы с ним... сделали?

— Пусть вас, сэр, это не смущает,— ответил я, показывая рукой на пол.— Тридцать пять метров глубины и пятнадцать килограммов металла, привязанного к ногам...

— Глубины... моря, вы хотите сказать?

— А что, по-вашему, я должен был с ним сделать? Устроить похороны за государственный счет? О, простите! Я забыл сказать, что он при этом был мертв. Я вынужден был его убить.

— Вынуждены?.. Вынуждены... Почему, Калверт?

— Никаких «почему», адмирал. Я не собираюсь оправдываться. Я убил его, потому что иначе он убил бы и меня и вас, и сейчас мы оба были бы там, где теперь он. Вообще, нужно ли оправдываться, убив человека, на счету которого множество убийств? А если он даже еще никого не убил, то сегодня он прибыл сюда наверняка для того, чтобы это сделать. Я ликвидировал его, не задумываясь, так же как ликвидировал бы скорпиона.

— И все-таки вы не имеете права подменять собой закон!

— Имею и всегда буду иметь в тех случаях, когда вопрос стоит: он или я.

— Возможно, вы и правы,— вздохнул дядюшка Артур.— Должен признаться, есть огромная разница между чтением ваших рапортов, Калверт, и участием в ваших акциях... Но также должен признать, что очень удобно иметь в таких случаях вас под рукой. Ладно... Сдадим этого человека в полицию.

— Но сначала я хотел бы прогуляться по палубе «Шангри-Ла» и поискать там Ханслета.

— Поискать Ханслета? Верно. Но понимаете ли вы, Калверт, что если Скаурас имеет по отношению к нам враждебные намерения, как вы утверждаете, то он наверняка не даст нам искать у себя Ханслета?!

— Вы правы, сэр. Однако я не собираюсь устраивать обыск с оружием в руках. Я бы не прошел там и десяти метров. Я собираюсь просто спросить, не видел ли его кто-нибудь. Если эти люди на борту «Шангри-Ла» действительно бандиты, которых мы ищем, то было бы чрезвычайно полезно понаблюдать за их реакцией, когда они увидят мертвеца, поднимающегося на их палубу. Да еще такого мертвеца, который прибыл с судна, на которое они выслали двух профессиональных убийц. Было бы также очень славно присмотреться к ним, когда минет час возвращения наших гостей.

— Конечно, Калверт. Если они преступники...

— Я буду знать это еще до того, как мы с ними распрощаемся и покинем «Шангри-Ла».

— Каким образом? А кроме того...— он замолчал, сунул себе в глаз монокль и, посмотрев на меня, злорадно закончил: —А кроме того, как объяснить им, что мы знакомы?

— Если они ни в чем не повинны, им не понадобятся никакие объяснения. В противном случае они все равно не поверят ни одному нашему слову.

Я взял из рубки канат, отвел нашего пленника в каюту на корме и приказал ему сесть спиной к одному из наших генераторов. Он и не пытался сопротивляться. Я обмотал его канатом, а потом привязал к генератору. При этом я крепко привязал его ноги, а руки оставил свободными, чтобы он мог привести в порядок свои раны с помощью полотенца и холодной чистой воды, которую оставил рядом с ним в ведре. Уходя, я проверил, нет ли поблизости от него острых инструментов, с помощью которых он мог бы освободиться или, возможно, покончить жизнь самоубийством. Впрочем, и та и другая возможность были мне безразличны. Его судьба меня не беспокоила.

Покончив со всем этим, я запустил мотор, поднял якорь, включил навигационные огни и пошел по направлению к «Шангри-Ла». Неожиданно всю мою усталость как рукой сняло.

 Среда: с 20 ч. 40 мин.— до 22 ч. 40 мин.

На расстоянии около двухсот метров от «Шангри-Ла» я опустил на тридцать метров якорь, погасил навигационные огни, включил габаритные и прошел в салон.